ИНФОРМАЦИОННЫЙ ЦЕНТР
"Живая Арктика"
Василий Вас. Переплетчиков

В Кандалакше (Путевые записки 1903 г.)

 

Живу в Кандалакше, Кемского уезда, Архангельс-кой губернии. Природа угрюмая и грустная. Народ, с небольшой разницей - все тот же русский народ: то же пьянство, та же ругань, то же невежество.

Климат тут, должно быть, очень скверный: постоянно ветры, дожди. Теплых дней всего два месяца в году. В огородах растет только репа, жители питаются летом рыбой, зимой - олениной. Ржи и овса тут не сеют - слишком холодно.

Интеллигенция: священник, учительница и почтовый чиновник Порочкин - очень любезный человек: припаял мне гайку к мольберту. И, подумаешь: в этой глуши живут люди!

С утра в море уходят карбаса - едут ловить рыбу. Ловится преимущественно сельдь, кумжа, треска. Весной бывает иногда такой улов сельдей, что обеспечены подати, пропитание и все житейские расходы. В эту весну улов был плохой. Народ жалуется, что рыбы с каждым годом все меньше и меньше: <старики сказывают, - куда прежде рыбы боле было>.

В селении винная лавка. Торгует в год тысяч на 10, 12. Кроме местных жителей, пьют еще и лопари, <лопь>.

Пишу этюд. Вокруг зрители. Разговариваю с писарем. Писарь получает в волостном правлении <Архангельские Губернские Ведомости>. По улице идут пьяные.

- Спиши нас, пьяных-то.

- Трифон, а Трифон, где Иван?

- Пьяный дома лежит.

- А ты куда идешь?

- Опохмеляться!

Пьют содержатели почтовой станции. <Отец пил, говорят обыватели, да с головой был, таки нажил, а эти так все спускают.  - Все пропили. Хлеб после отца остался - пропили, оленьи шкуры остались - пропили.  До белой горячки допился. Теперь в Архангельск уехали -  там пьют>.

- Отчего же они пьют?

- Да так в роду уж. Отец пил, и они.

- Да, пьют рабочие, - говорит русановский приказчик, - чашку выпьете, другую, третью, все чашками. Спирт в 90% пьют, и ничего.

Полночь, освещенная низким солнцем. Все спят, на улице ни души. Перед избой, в черной бархатной грязи, ничком, лицом вниз валяются два пьяных, у одного сквозь розовую разорванную рубашку видно белое, как слоновая кость, тело. Какой-то странный клубок бегает около тел, свистит жалобно и злобно - то полярная мышь. Слышно, как хохочут чайки на море. Кричат то близко, то далеко.

У избы стоит огромный крест, выкрашенный в зловещую красную краску.

Такие огромные кресты были только на Голгофе. Вот Россия - христианское государство, а народ спаивается, должно быть, тоже <христианским> образом... Сжимается и холодеет сердце: сколько лет езжу по России, а всюду одна и та же картина, освещенная то полуденным, то полуношным солнцем. Картина пьянства, темноты и ужаса жизни.

 

2 июля 1903 года.

Шумит река Нива, бежит по камням, по порогам, шум наполняет все селение. Во время отлива шум сильнее. Река синяя с белой пеной, кругом горы. По реке, прыгая, ныряя, несутся бревна - это в верховьях рубят леса...

- Мы губяне, не поморы. Поморы те по морю живут, а мы в губе живем и потому в Архангельске нас называют губянами, - говорит мне один здешний житель.

- Что же, на Мурман промышлять ходите?

- Не, раньше ходили, почитай, все ходили, даже бабы некоторые, а теперь промыслы худые пошли на Мурмане, года три уж не ходим.

 - А что, много тонут на промыслах?

- Не, мы, губяне, народ осторожный. Вот поморы-то отчаянные, те шибко тонут. Прямо с Онеги на шнеках, так на Мурман и идут поперек моря, и ничего - Бог хранит.

 

3 июля 1903 года.

Хозяин дома, где я стою, Сергей Давыдыч Немчинов, церковный староста - мужик себе на уме. Он недавно ходил с попом за 100 верст <принимать> лопарскую часовню Бабинского погоста.

- Ну что, как сходили, Сергей Давыдыч?

- Ничего, приняли, все слава Богу. Только пришлось 40 верст пешком идти, вместо того чтобы карбасами плыть.

- Отчего?

- Да вот эти пьяницы Подурниковы, что почту держат, ничего у них там нет - ни карбасов, ни рабочих. И жалобы писали и все такое - ничего не помогает. Все жалобные книги вдоль и поперек жалобами исписаны, а начальство не обращает, стало быть, внимания... Ничего, часовня хорошая, только кумпола нет. Кумпол тут, в Кандалакше, сделают, зимой отвезут.

4  июля 1903 года.

Идет дождь. Работать нельзя.

Положительно у всех жителей Кандалакши мания снимать с себя фотографии. Пришли <барышни>, дочери Беляевского приказчика, <Желают сняться>. Молодой человек, помор, <очень хочет посмотреть на себя, каков он есть>.

- Да вы посмотрите в зеркало на себя, ну и узнаете, каков вы есть.

- Нет, на карточке виднее!

Волостной писарь тоже желал бы сняться, - <очень было бы приятно получить снимочек>. Один мой хозяин на предложение снять его ответил:

- Грех, Василий Васильевич.

- Почему грех? Ведь есть же изображения Христа, царские портреты, какой же тут грех? Ты спроси священника.

- Да что! Священник-то у нас молодой, чего он понимает.

 

5 июля 1903 года.

Дождь перестал. Сыро, серо. Когда я уезжал из Архангельска, там только что разыгралась обычная в нынешнее время история. На пароходе из Норвегии студент привез бочку селедок. Бочка эта на пристани развалилась, и вместо селедок оттуда посыпались какие-то бумаги.

Таможенный солдат полюбопытствовал взглянуть, что это за бумаги. Взглянул - прокламации. Студента, конечно, арестовали, но кроме него, оказались замешанными в это дело два лица из хора, который пел в одном из архангельских ресторанов. Хористы, конечно, тоже были арестованы, а весь хор в 24 часа выслан из Архангельска. Так, по крайней мере, передавал мне эту историю архангельский обыватель, ехавший со мной вместе на пароходе.

Что это за хоры, я знаю... пришлось слышать в одной из гостиниц в Архангельске. Что за голоса! Что за куплеты! В самых рискованных местах лакеи скалят зубы, перемигиваются и испускают легкое ржание от удовольствия. Публика тоже довольна этим перцем. Словом, <цивилизация>.

И в подобном хоре политические  идеи? Чудны дела твои, Господи! У студента будто бы нашли письмо одного из хористов. В письме сказано: Привозите <масла>, тут все <готово>.

Не даром в <Губернских Архангельских Ведомостях> был анонс от одной из гостиниц, что едет новый хор, и не в продолжительном времени запоет еще лучше прежнего.

Когда я пишу свои записки, мою кисти, приготовляюсь идти работать, читаю, в соседних комнатах у хозяев идет несмолкаемый разговор.

3аходят лопари, конечно, пьяные, идут денежные счеты с хозяином. В соседней комнате поместился какой то постоялец, тихий человек: он по целым дням набивает папиросы, долго и с удовольствием пьет чай; у меня в комнате слышно, как он откусывает сахар. Иногда читает старую газету. Хозяин мой чаю не пьет.

- Что же ты не пьешь чаю, Сергей Давыдыч?

- Да уж два года не пью, Василий Васильевич, вреден он мне, какая-то в грудях у меня болезнь случилась, так с тех пор и не пью. Не на пользу он мне.

 

6 июля 1903 года.

Противный климат. Сегодня весь день болели зубы. Не работал. Пошел на берег.

Поистине окраина России. - Местные крестьяне, кто посмышленее, то есть, кто еще не совсем одурманен водкой, обставляют лопарей: поят их водкой, а потом обвешивают, обмеривают, словом, надувают, где только можно.

Край здесь небедный, и мог бы быть богатым, но живут кое-как, неряшливо, а, главное, пьяно. Поедет крестьянин ловить рыбу, другой раз наловит рублей на 20-30, деньги пришли сразу, легко, ну и пьет...

 

10 июля 1903 года.

Сегодня днем была тихая, ласковая погода, проглядывало солнце. Потом стало хмуриться, побежали туманы. <Туман наваливать> (тут не говорят <наваливает>), - сказал мужик.

К 6 часам пошел дождь. Не работал, бродил по горам, снял несколько фотографий, глядел, как девушки и парни играют в мяч. Мяч тут кожаный. Наподдают его палкой, игра - в роде нашей лапты.

Очень ярко одеваются женщины на Севере, издали целая палитра красок: синих, зеленых, желтых, красных; среди серых гор и блудной природы - очень красиво.

Пошел сильный дождь, улица опустела, дождь разогнал всех по домам. У хозяев гости, то есть так, кой-кто зашел посидеть, идет несмолкаемый разговор.

Тут у всех болят зубы, масса народу приходит и просит у меня лекарства. Доктора тут нет, да и, кажется, не полагается.

Ко мне каждый день являются все новые и новые посетители: одни хотят снять с себя фотографию, другие - лечить зубы. Я окончательно сделался зубным врачом.

Вчера явился молодой человек, желающий продать жемчуг. Жемчуг ловят тут по небольшим речкам, но его здесь немного, и он, кажется, не очень хорошего достоинства.

Пришли с озер лопари. Церквей на озерах нет, а потому принесли крестить ребенка в селение. Ребенку полгода, он прочно укреплен в маленькой люльке, наподобие лодки. Чтобы ребенок не мешал, его иногда в этой лодке вешают на стену, - зовут меня в крестные отцы. Вечером ребенок орал благим матом на всю улицу, - лопарка отдала его бабе <подержать>, а сама скрылась и немедленно напилась.

Рекламные ссылки: